Выдержки из «Записок» Владимира Павловича Кашкадамова, проработавшем на заводе с 1931 по 1945 гг.

ПРЕДИСЛОВИЕ

(Написанное работающими в настоящее время на заводе «САЛЮТ» сыновьями Владимира Павловича Кашкадамова)

Так сложилась жизнь, что мы с братом завершаем свою трудовую биографию на заводе, на котором начинал свой трудовой путь в авиационной промышленности наш отец - Кашкадамов Владимир Павлович. В далеком 1931 году после окончания политехникума в Ростове-на-Дону он с группой выпускников был направлен на работу в Москву и по распределению попал на завод №24. Его судьба была тесно связана с развитием завода. Здесь проходило его становление как специалиста, инженера. Без отрыва от производства он получил высшее образование, работал конструктором, зам. начальника цеха, руководителем технического отдела, отвечавшим за реконструкцию завода.

Здесь он познакомился со своей будущей женой – нашей мамой, работавшей лаборанткой на одном из участков ЦЗЛ.

Здесь он встретил начало Великой Отечественной Войны и вместе со своими товарищами не жалел сил, чтобы обеспечить выпуск двигателей для штурмовиков Ил-2. В октябре 1941 года по заданию руководства завода отец вылетел в Куйбышев (сегодня город Самара), на окраину которого предстояло эвакуировать из Москвы завод. Там он организовывал прием первых эшелонов с оборудованием, рабочими и их семьями, координировал работу строителей и проектировщиков, делал всё, что возможно для налаживания производства на новом месте, практически в чистом поле.

На Безымянке отец проработал до окончания войны, и только в конце 1945 года вернулся домой в Москву.

Наш отец был незаурядным человеком - его отличали пытливый, аналитический склад ума, живой интерес к происходящему вокруг, тонкая любовь к природе. Он любил путешествовать, увлекался фотографией, сам проявлял цветные слайды, отснятые в поездках по стране, хорошо рисовал – писал маслом пейзажи, копируя работы известных художников.

После выхода на пенсию он увлекся написанием воспоминаний, в которых старался рассказать о своем детстве, которое пришлось на время революции и гражданской войны, родителях и близких родственниках, о наиболее интересных событиях в своей жизни и жизни нашей страны. Свои записки он иллюстрировал выдержками из газетных статей того времени, сохранившимися семейными фотографиями и рисунками. Писались эти воспоминания не для печати, а для того, чтобы оставить своим детям и внукам память о жизни старшего поколения.

Сегодня, в преддверии 70-летней годовщины со дня Победы, нам хотелось бы познакомить Вас с краткими отрывками из воспоминаний отца, относящимися ко времени его работы на заводе №24 им. Фрунзе, переименованным в дальнейшем в завод №45 и позже - завод «Салют».

С уважением, Кашкадамов Игорь Владимирович,
переводчик технической литературы,
Кашкадамов Александр Владимирович, инженер.

НАЧАЛО ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ 1941-1945 ГОДОВ.

Авиационный завод, на котором работал я в качестве начальника технического отдела реконструкции, находился в Москве на окраине города у Семеновской заставы. На нем изготовлялись авиационные двигатели внутреннего сгорания модели семейства АМ-34, конструктора Александра Микулина. Этот двигатель, примененный на самолетах Туполева, дал возможность установить ряд мировых рекордов по дальности полета без посадки. Перелеты через Северный полюс Чкалова в Америку, Марины Расковой на Дальний Восток и другие, стали всемирно известными благодаря надежному двигателю большой мощности, созданному Микулиным. Но особую ценность он приобрел, когда конструктор самолетов Ильюшин применил его на бронированных штурмовиках Ил-2. Эти самолеты при испытаниях показали исключительные качества.

Против пехоты они были вооружены пулеметами и пушкой, против танков – авиационными бомбами направленного действия, пробивавшими броню максимальной толщины, применяемой в те годы на бронемашинах.

Горе было в том, что такой необходимый для Армии самолет как Ил-2 был создан совсем недавно, и в Военно-воздушном флоте их имелось только несколько десятков. Налаживание серийного выпуска Ил-2 было в прямой зависимости от числа изготовленных двигателей.

Теперь, я надеюсь, понятно какое внимание оказывалось нашему заводу со стороны Правительства и даже самого Сталина.

На заводе, как обычно, в воскресный день работали не все цеха. В основном корпусе вертелись станки только тех участков, которые задолжали детали для сборочного цеха, да испытательная станция шумела в половину своей мощности.

Я зашел в дирекцию, там собралось много народу. С большим волнением обсуждали события. Все мы были уверены, что не сегодня, так завтра наша Армия мощным ударом вышвырнет захватчиков с нашей территории и наши танки будут у Берлина.

Прошла неделя. Лаконичные сводки, поступающие с фронта, были неутешительны, но мы даже представить себе не могли все трагические события, происшедшие в столь короткий срок.

Через 12 дней после начала войны к народу по радио обратился И. Сталин. Это было утром 3-го июля. Мы все ждали это выступление с большим нетерпением. Я не ставлю перед собой задачу подробно описывать общий ход событий начала войны, это сделано раньше меня многочисленными авторами, но выступление И. Сталина 3-го июля произвело на меня противоречивое впечатление.

Он обратился к слушателям необычно. Голос его, как всегда, был глухой с грузинским акцентом. Слышно было, как он тяжело дышал. 

Мы придвинулись к репродукторам, стараясь не пропустить ни одного слова. После этого вступления и особенно после фразы: - «К вам обращаюсь я, друзья мои!» – сказанной прерывающимся голосом, ясно чувствовалось, что у человека, уже не молодого, от волнения комок подкатил к горлу. Сталин, по-видимому, не мог говорить. Он замолчал. Ясно было слышно, как кто-то торопился налить воду в стакан – позвякивало стекло. После нескольких долгих секунд молчания Сталин продолжал:

Сталин несколько преуменьшал масштабы разразившейся катастрофы. К середине выступления его голос приобрел обычное спокойное звучание.

Тогда, мы не знали, что в первый день войны, 22 июня Советская авиация почти полностью была уничтожена. Погибло 1200 самолетов, в том числе 800 на земле, не поднявшихся с аэродромов. Из уроков аналогичной гибели всей Французской авиации 10 мая 1940 года под бомбовыми ударами по аэродромам в первый же день немецкого наступления командование Красной Армии не сделало правильных выводов. В результате немцы, повторив тот же прием, стали полными хозяевами неба. Немецкое наступление развивалось почти безостановочно. Крупные силы советских войск были окружены в «белостокском мешке», а затем 11 дивизий попали в окружение в районе Минска. К 28-му июня противник, преодолев поспешно выстроенные оборонительные сооружения Минского укрепрайона, захватил Минск, Бобруйск, Дзержинск, Волковынск, Ляду, Барановичи и другие города. Все шло по планам Вермахта и только сопротивление советских войск под Смоленском нарушило их предвидение.

Москва с каждым днем все больше приобретала вид прифронтового города. Был издан приказ ввести светомаскировку окон в темное время суток. Стеклянные рамы крыш цеховых зданий закрасили черной краской. Днем пришлось работать при электрическом свете.

На фары автомашин одели специальные козырьки, чтобы свет от них не был виден с самолета. Мостовая Красной площади, стены Кремля, Большой театр, все высокие приметные здания были для камуфляжа разрисованы различными красками так, чтобы они потеряли свои обычные очертания. Все блестящие части здания: купола колокольни Ивана Великого, соборов, светлые крыши из оцинкованного железа – были замазаны зеленой или серой краской. Ночное передвижение транспорта разрешалось по Москве только по специальным пропускам.

Как в Отечественную войну 1812 года, формировались полки и дивизии из добровольцев. Эти части, как и в прошлые войны, носили название ополченческие. У военкоматов стояли очереди призывников по повесткам, но больше пришедших добровольно, без вызова.

На нашем заводе всем работающим призывного возраста выдали «бронь», так назывался документ, в котором указано, что решением Государственного Комитета Обороны им предоставлена отсрочка от призыва на один год, как работающим на оборонном предприятии.

Несмотря на проведенные в цехах беседы, о том, какое важное значение для обороны имеют самолеты - штурмовики, выпуск которых зависит, главным образом, от числа изготовленных нами двигателей, часть рабочих и инженеров без уведомления своих начальников, пошла в военкоматы и, утаив о наличии «брони», была зачислена в Армию. Зачастую уходили специалисты, о которых принято говорить «мастер золотые руки».

Администрация завода забила тревогу. Пришлось просить высшее военное начальство дать указание военкоматам более тщательно проверять, где работает доброволец. Примечательно, что, чем хуже складывалась обстановка на фронте, тем больше людей стремились в Армию.

11 июля стало известно, что немцы подходят к Смоленску. По радио стала часто звучать известная песня Александрова и Лебедева-Кумача: «Вставай страна огромная…».

18 июля ввели карточную систему распределения продуктов. На оборонных предприятиях установили 11-ти часовой рабочий день с работой в две смены.

На нашем заводе численный состав цехов все возрастал. В Москве закрывались мелкие заводы, не имеющие оборонного значения. Оборудование и людей передавали оборонным предприятиям.

21 июля я получил разрешение переночевать дома. Мы жили в пятиэтажном доме на улице Горького (Тверской) у Белорусского вокзала. Нужно же было так случиться, что ровно через месяц после вторжения гитлеровцев в нашу страну в ночь с 21 на 22 июля нацисты предприняли массированный налет на Москву. Минут за пятнадцать до налета по радио завыли сирены и диктор несколько раз повторил:

Послышался гул летящих самолетов, зенитная артиллерия открыла огонь, зажглись сотни прожекторов. Их лучи обшаривали все небо. Поймав в свое поле вражеский самолет, луч прожектора продолжал за ним следить, пока он не уходил за пределы Москвы.

На заводе стало известно, что было много неразберихи среди наших войск ПВО. Наши истребители, преследуя самолеты противника, залетали в зону действия зенитных батарей и понесли потери от своих же снарядов. Не было защиты, если бомбардировщики прилетали на бреющем полете.

После нескольких замен, (почти без исключения из-за неоправданных репрессий) незадолго до начала войны у нас на заводе появился Главный инженер с фамилией всем известного художника – Куинджи. Инициативный, неутомимый, технически хорошо подготовленный человек (полковник, окончил Военно-воздушную Академию им. Жуковского). Он очень понравился нашему заводскому коллективу. Быстро принимал решения, проверял их исполнение, не терпел медлительности, за что мы его прозвали "Джигитом"*. Не удивляйтесь, когда в моих Записках встретите такое название. У меня с ним, как говорится, был общий язык. После первых налетов, на четвертый или пятый день Куинджи мне сказал:

Подумав немного, он набрал номер директора самолетного московского завода.

После коротких приветствий и вопросов как дела, Куинджи сказал:

Перешедшие в контрнаступление наши войска отбросили гитлеровцев от Москвы, а захваченный во время боевых действий железнодорожный состав с их гранитом, по предложению Президента Академии Архитектуры Аркадия Мордвинова, использовали впоследствии для облицовки цокольных этажей домов № 9 и 11 на главной улице столицы - Горького (Тверской). Это два дома на левой стороне, если идти от центра, после здания телеграфа.

Со второй недели июля началась массовая эвакуация из Москвы детских учреждений. Многим женщинам с детьми было предложено поехать на работу в дальние колхозы. Вокзалы были переполнены людьми, решившими выехать из города. Наступил август. Каждую ночь один, а иногда два раза завывали сирены, раздавался свист падающих бомб и гулкие разрывы. Небо окрашивалось багрово-красным цветом. В первые же дни крупная бомба прямым попаданием в большое бомбоубежище на Арбатской площади убила сразу более ста человек. Фугасные бомбы попали в театр Вахтангова. Бомбой разбило фойе Большого театра.

Принимая во внимание большое значение в обороне страны, которое играл наш авиационный завод, ему выделили пароход для эвакуации семей работников завода, имеющих малолетних детей. Жены всех наших близких друзей решили тоже ехать.

В августе 1941 года было еще тепло. Днем мы посадили наши семьи на пароход. Откуда откопали такую доисторическую калошу? Не знаю. Был он колесный, с паровой машиной. Вся палуба и каюты были забиты женщинами, детьми и стариками неспособными принести какую-либо пользу в Москве в военное время. Куда их повезут? Где их высадят? Толком никто не знал. Было только известно, что рассуют их по колхозам, где они будут работать. Нас предупредили, что Горьковская (Нижегородская) область забита до отказа эвакуированными из Белоруссии. Значит, поплывут дальше по Волге, а потом может быть свернут на Каму или на реку Белую, в Уфимскую область.

Организаторы эвакуации сказали, что по дороге капитану парохода будет дано указание, где высадить эвакуированных.

Не дождавшись отплытия парохода, мы провожавшие, уехали на завод. Было очень тревожно на душе, но понимали, что другого выхода не было. Оставлять меленьких детей в Москве было бессмысленно не только потому, что рисковали бы их жизнью, но и потому, что с питанием в городе становилось с каждым днем все труднее.

Вечером уже на заводе, когда после ожесточенного налета фашистской авиации я вернулся к себе в отдел и снял пиджак, то обнаружил в наружном карманчике коротенькую записку моей жены. Второпях на клочке бумаги, она взволновано писала, что уезжает с сынишкой неведома куда, с болью в сердце и, чтобы в это тревожное время ни случилось, они меня любят и будут любить и помнить обо мне всегда. Эту записку я сохранил и до настоящего времени.

ОДИН ИЗ МНОГИХ ТРЕВОЖНЫХ ДНЕЙ ОКТЯБРЯ 1941 ГОДА

Шла беспощадная война. Немецкие войска в октябре 1941 года подошли к пригородным поселкам Москвы. Фашистские самолеты методично сбрасывали бомбы на ее кварталы. Над городом ночью полыхало зарево. Наш авиационный завод на Семеновской заставе был взят ими, как говорится, на прицел. Немецкая разведка знала о нем не хуже, чем мы сами. Ведь после заключения дружественного договора с Германией их специалисты были приглашены на наше предприятие. Они осмотрели все цеха, восторгались конвейерной сборкой авиационных двигателей, поэтому сбрасывали на нас каждую ночь бомбы с отличным знанием наиболее уязвимых мест. Мы тушили зажигательные бомбы, откапывали фугасные, замедленного действия.

Приостанавливать работу станков и выводить людей в безопасные места категорически было запрещено, фронт требовал самолеты. Многие предприятия были вывезены из Москвы, а нам все не давали приказа об эвакуации, ведь достаточно тронуть с места хотя бы один цех, как выпуск самолетов прекратится на большой срок.

События развивались с ужасающей быстротой. Вражеские войска с каждым днем подходили к Москве всё ближе и ближе. Привожу краткий перечень событий только за десять дней октября:

 
Из этого краткого перечня событий тревожного октября 1941 года можно понять, почему руководители предприятий, выполняя приказ Государственного Комитета Обороны, торопились с отправкой оборудования и дорожили каждым часом. На фронте в небе господствовала немецкая авиация. Я уже рассказывал, что в первый же день войны, 22 июня, Советская авиация почти полностью была уничтожена. Погибло 1200 самолетов, в том числе 800 на земле, не успевшие подняться с аэродромов. Так неожиданно было нападение на нашу страну.

Наши самолеты Ил-2 нужны были фронту, как воздух. Конструктор этих самолетов Ильюшин Сергей Владимирович создал чудо техники для того времени. Он защитил надежной броней не только пилота, но и двигатель. Немецкая фирма «Хеншель» пыталась создать такую же конструкцию, но у нее ничего не получилось. Ее самолет модели ХЕ-129 с броней имел такие большие недостатки, что был снят с производства.

Как вы уже знаете, весь технический персонал нашего завода был переведен на казарменное положение, то есть мы с завода не выходили, там же и спали. Я частично фаталист, не очень боялся бомб, тушил с рабочими пожары и считал, по русской поговорке: «пусть будет, что будет». Но я тогда не знал, что скоро я испугаюсь по-настоящему.

В первой половине октября меня, я ведал тогда реконструкцией завода, и главного механика срочно вызвали в Министерство Авиационной промышленности. Директор в это время уехал в Кремль. Было два часа ночи. Немецкие самолеты отбомбились и улетели. От пожарищ над Москвой стоял дым и во многих местах высоко в небо поднималось пламя горящих домов. Нашу машину несколько раз останавливали военные патрули – проверяли разрешение ездить в ночное время.

Первый заместитель министра (или наркома, как тогда называли) М.В. Хруничев был немногословен, сказал, что вчера Государственным Комитетом Обороны принято решение, пока ваш завод немцы окончательно не вывели из строя, эвакуировать на Восток. Кстати, сказал он, расскажите, как вы подготовили к этому ваш завод? Примерно две недели назад мы ему уже рассказывали об этом, а сейчас только добавили, что по указанию свыше, саперы заложили под колонны взрывчатку, чтобы, в крайнем случае, вывести из строя все заводские корпуса.

Выслушав нас, он продолжал:

Лепилов оказался хватким человеком. В технике, по-моему, он ничего не понимал, хотя и окончил какой-то Институт, но чутье на людей исключительное. В системе УОС есть несколько Главных инженеров: по строительству жилых домов, по дорогам и т.д., а вот для строительства тепловой электростанции на большую мощность и промышленных корпусов он откопал где-то московского профессора Абрамовича. Нет, это не заключенный. Я не знаю, в какой области он специалист, не то подъёмно-транспортных устройств, не то гидростроитель, не берусь утверждать, но организатор он исключительный. Что его прельстило пойти работать в НКВД? Может быть, чрезвычайно высокая заработная плата, но едва ли, скорей размах, грандиозность стройки. Будущая слава строителя гидростанции мощностью больше двадцати Днепрогрэсов.

Этот профессор сколотил у себя Технический штаб из лучших специалистов России во всех отраслях науки и техники. В его штабе несколько видных профессоров, Главных специалистов, и даже два или три академика. Это всё заключённые, арестованные в большинстве в 1937 – 38 годах - в «Турецкую кампанию», как они сами называют это время, но есть репрессированные и раньше. Лепилов авторитетный человек у Наркома Внутренних Дел – Берия, а он полностью доверяет Абрамовичу. Тот, пользуясь этим, создал членам своего Технического штаба человеческие условия существования. Первое, что он сделал, это отделил этих светил науки и техники от «урок»1.

Обычно в наших лагерях "политических" и уголовников содержали вместе в одних бараках. Это тяжкое испытание для заключённого интеллигента.

Второе, он постепенно, как вознаграждение за успешное выполнение особо важных работ, перевёл их жить в отдельные квартиры, но пока за колючей проволокой. Потом сделал новый шаг: за ещё большие заслуги, некоторые из них получили разрешение на приезд к ним родных, и наконец, высшая награда: Абрамович добился у Лепилова, а Лепилов у Берия сокращения сроков заключения для специалистов высокой квалификации за выполнение крупных работ.

(Кстати сказать, такой метод поощрения заключенных в лагерях ГУЛАГ-а не выдуман только Абрамовичем, тоже практиковалось и в так называемых «шарагах» 2 в которых побывали Туполев, Курчатов, Петляков, Глушко и др. )

Но продолжим рассказ Главного инженера проекта:

В это время наш самолет сделал сильный крен и, нам показалось, что он повернул обратно. Из пилотской кабины вышел штурман и, видя, что мы заволновались, подошёл к нам:

По прошествии десяти минут все успокоились, а Михаил Александрович продолжал:

К нам подошёл штурман и сказал, что они связались по радио с аэродромной службой Куйбышева (Самары), там вторую неделю идут дожди. Заводской аэродром раскис, принять нас не может. Придётся садиться на военном аэродроме в городке Смышляевка. Это довольно далеко от Безымянки.

Через минут двадцать наш самолет приземлился на бетонную полосу военного аэродрома. "Сейчас позвоню нашему представителю, - сказал работник Наркомата, который летел вместе с нами и всё время дремал в кресле, - и они пришлют машину’’. После этих слов он спустился по трапу на землю и бойко зашагал по бетонной полосе к стоявшему вдалеке небольшому домику аэродромной службы, рассчитывая оттуда позвонить по телефону.

Но Безымянка подготовила нам много сюрпризов и первый из них мы получили через десять минут, как сошли на землю.

Я и Михаил Александрович были одеты в ботинки, со шнурками, представитель Наркомата в туфли с калошами. То и другое было нормально для московского асфальта, но тут, когда кончилась взлётная полоса, начался приволжский чернозем. Дождь его глубоко промочил, сверху стояла вода, наш представитель шагнул раз, другой и нога поверх туфель скрылась в грязи. Вытянул с трудом ногу, её схватило как клещами. Обнаружил, что калоши нет. Постоял секунду на одной ноге и попытался руками найти калошу. Не удержался и стал в грязь обоими ногами. Тут подоспели мы и стали помогать ему найти злополучную пропажу. Калоши как не бывало. Михаил Александрович, уже достаточно хорошо знавший, что такое самарская грязь совершенно серьёзно сказал:

Это рассмешило меня до слёз, несмотря на всю серьёзность обстановки. Попавший в беду представитель Наркомата попытался вытянуть из грязи вторую ногу. Дергал, дергал, вытянул, она оказалась в носке. Тут уж было не до шуток. С трудом, совместными усилиями, отыскали снявшуюся с ноги туфлю и представитель Наркомата, махнув на всё рукой, так и зашагал: на одной ноге носок, на другой туфель. Нам было лучше, хоть мы набрали воды полные ботинки, но они всё же остались на ногах.

Я не знал тогда, что не пройдет и месяца, я вспомню этот эпизод, когда по дорогам, покрытым полуметровым слоем самарской грязи, станем растаскивать наше оборудование от железнодорожных платформ к будущим цехам завода. Ни грузовые машины, ни колёсные трактора, не могли сдвинуть станки с места.

Подошли к домику. Дежурные дали нам воды, чтобы вымыть руки, а туфлю внутри обтерли газетами и стали звонить уполномоченному Наркомата. Это было не простое дело. Прошло много времени, когда в трубке послышался голос. Он нам ничем помочь не мог. Машина по такой грязи до Смышляевки не доедет, - сказал он. - Идите к железнодорожной станции, на поезде доедете, это две остановки, правда, поезда ходят очень редко, но другого способа нет.

Как мы добрались до Безымянки, я рассказывать не буду, хотя это достойно специальной повести. Военное командование нам ответило на нашу просьбу, что никакая колесная машина одолеть эту грязь не может, пройти может только гусеничный трактор или танк.

Наконец, мы добрались до места назначения. Оказывается эта Безымянка – малюсенький поселок. Там железнодорожный полустанок для разъезда поездов на одноколейном пути. Недалеко от него расположился один из всему миру известных лагерей Берия – ГУЛАГ-а, о которых написал многотомный труд Александр Солженицын.

Естественно, что мы после рассказа Главного инженера проекта решили начать наше знакомство с состоянием дел, с посещения УОС-а . Начальник лагерей ГУЛАГ-а не был предупрежден о нашем приезде. Его управление было в «зоне» за многорядной колючей проволокой. Более подробно об этом посещении я расскажу в следующем разделе этого Сборника, а пока несколько строк для первого знакомства:

Лепилов был человеком средних лет. Погон у военных тогда не было, на петлицах у него три ромба. Этот чин, который был у него, равен генерал-майору и самомнение у него было генеральское. О нем нам еще, к рассказу Цейтлина, добавочно рассказали дежурные на аэродроме, на котором совершил посадку наш самолет.

Вот после такого длинного рассказа я подхожу к моменту, когда я по-настоящему испугался.

После знакомства с каждым из нашей группы Лепилов соблаговолил лично показать нам, где будет находиться наш завод. Мы тогда не знали, что фактически на его территории мы уже находимся, как только миновали колючую проволоку у проходной. В километре от нас был берег Волги. Оттуда дул холодный ветер, не переставая, моросил небольшой дождь, Лепилов вызвал адъютанта и приказал выдать нам резиновые сапоги.

Я снял пальто, свернул его в клубочек. Адъютант открыл дверцу большого шкафа, стоящего в приемной, подобрал мне по росту зеленую телогрейку, а также резиновые сапоги и сказал: ботинки и пальто положите в уголок шкафа, пусть лежат здесь, когда устроитесь с жильём - возьмете. Так я в первый же день стал похожим на «уосовского» работника и щеголял в очень удобной телогрейке несколько месяцев, пока Зе-Ка, которым она очень приглянулась, не утащили её у меня, можно сказать, на моих глазах. Но об этом я расскажу позже.

Мы недолго шли, хлюпая сапогами по жидкой грязи, и я ожидал, что вот-вот появятся здания, пусть они не будут похожи на заводские корпуса, но была бы крыша над головой, но кругом было пусто. Прошли метров сто вдоль поля, по размерам очевидно бывшего совхозного, на нем торчали обломленные стебли подсолнуха. Поле было большое, конца и края не было видно. Лепилов махнул рукой в его сторону, сказав при этом:

Ноги мои вдруг перестали меня держать. Я испугался. Представил себе, что нужно будет сделать всё, что мы сделали в Москве на Семёновской заставе, без перерыва десять лет. Бороться с этой проклятой грязью, возводить стены, ставить фермы и крыши, прокладывать трубы в земле, строить испытательную станцию для авиадвигателей, подземные хранилища для топлива, да туже воду, откуда ее подать? Ровнять, бетонировать аэродром с посадочными и взлетными полосами…Ужас охватил меня ...

Но что может сделать русский человек, когда необходимо спасать Родину. Ставили станки, как говориться в чистом поле. Без стен и крыши над головой. Работали на них и в дождь, и в метель, и в тридцатиградусные морозы. Руки примерзали к металлу рычагов – их отдирали с кожей. Рыли землянки и жили в них. Ели «баланду»4 у станков из солдатских котелков. Спали в бараках для заключенных ГУЛАГа. Болели сыпным тифом и другими болезнями. Жизнь была до того тяжёлой, невыносимой, что рабочие рвали свою «броню»5 и бежали на фронт. "Там смертельно опасно, но там кормят’’, говорили они. Чтобы попасть на фронт нужно переправиться через Волгу по мосту у Сызрани. Там были поставлены военные заслоны. Работников завода ловили и возвращали обратно на завод. Через четыре месяца рёв авиадвигателей на испытательной станции нашего завода перепугал всех птиц в лесу у Волги. Самолеты Ил-2, изготовленные на новой территории, полетели на фронт, а к Курскому, решающему судьбу войны сражению, из Безымянки громить фашистские войска поступало 50 самолетов в сутки.

Что мы пережили, когда строили наш завод, и каков был быт заключенных в лагере ГУЛАГа, рассказывается в следующей главе этого Сборника.